Лазил по перечням памятных дат и наткнулся на любопытное совпадение: знаменитый русский пейзажист Иван Шишкин и знаменитый английский сказочник Льюис Кэрролл были не просто ровесниками, но, так сказать, абсолютными современниками: годы жизни 1832–1898. Мало того, они даже родились с разницей всего в два дня – 25 и 27 ноября соответственно, так что обоим недавно стукнуло по 180.

На первый взгляд, между ними очень мало общего. Иван Шишкин занимался традиционными пейзажами, родился в Елабуге в купеческой семье, гимназии не окончил, учился живописи в Москве и Петербурге, Германии и Швейцарии, был дважды женат, родил четверых детей, умер в Петербурге в зените славы, в звании академика. Льюис Кэрролл (настоящее имя Чарльз Додсон) известен как писатель и математик, но в первую очередь как парадоксалист. Родился тоже в провинции, в графстве Чешир, происходил из поповичей и сам был в сане диакона, учился в Оксфорде, там и остался преподавать математику. Никогда не был женат, подозревается в пристрастии к малолетним девочкам – впрочем, в рамках благопристойности. Умер в графстве Суррей, официальных наград не снискал, и слава его при жизни была негромкой.

Впрочем, можно обнаружить и несколько пунктов сходства. Произведения обоих вошли в национальный культурный код, тот самый, о котором недавно говорил Владимир Путин в своей программной статье. Русскую культуру невозможно представить без «Утра в сосновом лесу», «Ржи» и «Корабельной рощи», английскую – без двух сказок про Алису и «Охоты на Снарка». Словом, абсолютные классики. При этом ни про Шишкина, ни про Кэрролла не скажешь «великий», уместнее эпитет «замечательный». И из творческого наследия их востребовано немногое. Две сказки Кэрролла – признанные шедевры, но роман его «Сильви и Бруно» мало кто дочитает до конца; при жизни он выпустил 23 книжки, регулярно переиздают из них едва ли четверть. Шишкин, кроме пейзажей, изготовлял изысканные офорты, но по-настоящему их ценят только искусствоведы.

При этом Шишкин – художник в самом простонародном вкусе: разошелся на фантики, прикроватные коврики и картинки из «Родной речи»; Кэрролла же всегда предпочитала чистая, или, как теперь говорят, продвинутая публика. Шишкин – художник академической манеры, природа у него монументальна, переходные +состояния его не интересуют (Александр Генис замечает: «Даже друзья называли стиль Шишкина протокольным, чему сам он только радовался, считая себя реалистом»). Кэрролл – изобразитель глупостей и мелочей, которые вырастают под его пером до абсурдно-пугающих размеров; не наведи он на них свою оптику, никто бы их не заметил (и математик он был такой же – предпочитал не большие проблемы и новые области, а всякие интересные частности). Книжки Кэрролла – рай для психоаналитиков; полотна Шишкина лишены всякого психологизма, особенно если сравнить его с Саврасовым или Левитаном, которые писали пейзажи «с настроением». Кэрролл всегда разбрасывался: кроме математики и словесности, занимался логикой, философией, фотографией, церковной дипломатией; Шишкин же, кроме изобразительных искусств, ничем не интересовался.

Шишкин в 1862 году получил «пенсию» Академии художеств и провел три года в Германии и Швейцарии, посещал мастерские швейцарских пейзажистов. Их манера сказалась в его живописи, и когда на рубеже XX–XXI веков среди новых русских возникла мода на Шишкина, за произведения его кисти часто выдавали полотна всяких малоизвестных немцев. Но в целом Неметчина нашему пейзажисту не понравилась, и он вернулся в Россию до срока. Александр Генис пишет: «Попав за границу, Шишкин в Берлине похвалил каштаны, в Дрездене — закаты, в Праге — реку, а в Мюнхене вообще подрался, заступившись в пивной за отечество и сломав об обидчика шкворень».

Кэрролл в 1867 году побывал в Москве и Нижнем Новгороде, как раз по церковно-дипломатическим делам, и заметил там одни только интересные глупости. По крайней мере, только они попали в его дневник:

«Мы начали с храма Василия Блаженного, который внутри так же причудлив (почти фантастичен), как снаружи; гид там самый отвратительный из всех, с кем мне когда-либо приходилось иметь дело. Его первоначальный замысел состоял в том, чтобы прогнать нас сквозь храм со скоростью 4 мили в час. Увидев, что это не удается, он принялся греметь ключами, топтаться на месте и шаркать ногами, громко петь и бранить нас по-русски, словом, только что не тащил нас за шиворот дальше. Прибегнув к простому упрямству и удобной глухоте, мы все же умудрились сравнительно спокойно осмотреть эту церковь».

«Итак, мы отправились в гостиницу Смирновую (или как-то так), ужасную, хотя, несомненно, лучшую в городе. Еда там была очень хороша, а все остальное очень скверно. Немного утешило нас лишь то, что, обедая, мы привлекли живейшее внимание шести или семи официантов; выстроившись в ряд в своих подпоясанных белых рубахах и белых штанах, они сосредоточенно глядели на сборище странных созданий, которые кормились у них на глазах… Время от времени их охватывали угрызения совести – ведь они пренебрегали своей великой официантской миссией, — и тогда все разом кидались к большому ящику в конце зала, в котором, судя по всему, не было ничего, кроме вилок и ложек. Если мы спрашивали что-нибудь, они сначала с тревогой смотрели друг на друга; затем, выяснив, кто из них лучше понял заказ, следовали его примеру, что вновь приводило их к большому ящику в конце зала».

А впрочем, в наследии обоих мы больше всего любим именно интересные глупости. У Шишкина – пресловутых медведей, которых написал не он, а его приятель Савицкий. Полотно «Утро в сосновом лесу» в народе так и называется «Три медведя», хотя их там не три, а четыре: медведица и три медвежонка. Но мушкетеров у Дюма ведь тоже на самом деле не три, а четыре. Это просто архетипическое свойство индоевропейского мышления: три толстяка, три поросенка, три богатыря, «было у отца три сына…» Три главных сословия – жрецы, воины и землепашцы, это разделение было уже у скифов. Три главных бога, у римлян – Юпитер, Марс и Квирин, у индусов – Брахма, Вишну и Шива, у нас – Святая Троица (к которой по справедливости следовало бы прибавить и Деву Марию). При этом медведи у Савицкого получились вполне игрушечные: как если бы в лунный пейзаж Леонардо вместо Моны Лизы вписать Винни-Пуха.

У Кэрролла же интереснее всего второстепенные персонажи и мелкие предметы. Гриб, откусывая от которого, то увеличиваешься, то уменьшаешься: близкая родня галлюциногенным мухоморам. Белый Кролик, Мартовский Заяц и в особенности Чеширский Кот, который возник из английской идиомы и сократился до отдельной улыбки, парящей в воздухе. У нас тоже есть подобные персонажи, но они совершенно не исследованы. Например, Сидорова Коза, Колобкова Корова или Сорока Якова, та самая, которая одно про всякого. Если бы кто-то догадался вставить их в книжку, глядишь, и у них отыскались бы родословная и генотип.

Напоследок отметим, что Кэрролл и у нас в России прижился как родной, благодаря своему шахматному мышлению и отличным переводам Нины Демуровой и Бориса Заходера. А вот англичане Шишкина ценят только как источник прибыли: на аукционах «Сотбис» и «Кристис» из русского искусства дороже всего уходит Шишкин, наряду с Коровиным, Айвазовским и Фаберже (покупатели, разумеется, тоже русские). Что ж, тем хуже для меркантильных англичан: денег у русских много, а искусство, выросшее до размеров мифа, в мире все-таки наперечет.

Юрий ЮДИН.

Вернуться на главную страницу